– Надумал, – честно признался я.
– То есть?
– Как надумывают болезнь. Думал про перелом. Думал, думал и вот надумал.
– Надумать, наверное, что-то можно. Нельзя надумать только беременность и перелом бедра.
– Про беременность я не думал.
– Слава богу. Ладно, я уже имел разговор с вашим завотделением. Так что пока тебе надо полежать. Лежи, думай дальше. Потом я приеду и тебя заберу…
– Да я вот лежу и думаю. Слушай, а в детстве я часто терял сознание?
– Бывало.
– Лежал в больнице?..
– Бывало.
– А ты помнишь… когда я лежал там голым… какое у меня тогда было тело?
– Было нормальное, чего нельзя сейчас сказать о твоей голове.
– Ты не смейся, брат. А не было у меня на теле каких-нибудь родинок или шрамов? Мы ведь вместе купались, в бассейн ходили и загорали на море… Помнишь, родители возили нас в Сочи?
А вот это я зря. На теме отца и матери лежало табу. Ромка стал собираться:
– Ты лучше пока поспи. Я еще зайду попрощаться.
– Постой, постой, а что Ярик?
– Ярик? – Ромка вновь опустился на стул. – А что наш Ярик? Воюет.
Ярик окончил Рязанское воздушно-десантное. Навылет прошел через Афганистан, навылет прошла сквозь него и пуля. Работал в службе охраны правительства и чуть ли не самого президента, потом ветеранствовал в каких-то организациях, затем повел себя странно: улетел драться в Боснию, оттуда на Кубань, где объявил себя потомственным казаком, ушел с головою в бизнес и неожиданно стал богат. Неприлично богат.
– Воюет, – повторил Ромка. – Уже стреляли. И машину раз подрывали.
Мы помолчали.
– Ну, я пошел, – сказал Ромка и встал. – К этой-то заезжать?
– К кому это к этой-то?
– Ну хорошо. Тогда не заеду.
– Заедь.
– Ладно. Хотя я не одобряю. Тоща-тощой, глаза, как у лемура… чего-то там, чего-то там… лямура, – невпопад процитировал он один из наших забытых, интернатовских, совершенно глупых стишков. – И потом, знаешь, связываться с актрисой…
– Совсем не как у лемура! – Я обиделся не шутку. – Сам-то знаешь, что такое лемур?
– Да уж тоже книжки читаем. Обезьянка такая, с большими глазами. Ночная, кстати. Древние их считали духами мертвых. Советую прислушаться к древним, они знали, что говорили.
– Ну ты лепишь!
– И тебе могу залепить.
Он уехал, и я снова остался один. И вновь у меня в этом городе не было никого, кроме Ольги.
«У тебя красивые глаза», – иногда говорил я ей. Оглянувшись на моего соседа, она вытягивала руку и делала пассы поверх одеяла. «Вот тебе, если будешь так говорить!» О, если бы так поднималась моя нога! Все это представлялось вполне естественным и ненормальным. Ненормально оставалось лишь то, что это был любимый жест Гели…
8
Наконец, мне выдали костыли и приказали ходить. Я позвонил Роману и ждал, когда он приедет, как вдруг без предупреждения нагрянул Виталик. Проездом. Сказал, что едет в командировку, но теперь, естественно, с другим «пишущим». Тот, мол, новенький, не захотел подниматься в палату, сидит ждет внизу, в вестибюле.
Виталик высыпал кучу новостей. Похоже, журнал пережил свои худшие времена. Главному удалось урычать правительство в том, что именно мы, по преемству, и есть журнал «Америка», но России.
– Переучреждаемся, набираем людей. Окомпьютерились. Со следующего года начнем выходить, как все нормальные люди. Раз в месяц.
Виталик просидел долго, говорил много, говорил славно и убаюкивал: дело было после обеда.
– Тебе все передают привет. Главный ждет, хотя и ругается. Ему дали «волгу». С трудом, но влезает. Только сиденье переднего пассажира утолкали вперед. Не спи, гад, – возмущался он. – К тебе человек приехал, совести ни на грош. Выписывайся давай! Как раз успеешь на свадьбу…
– На чью?
– На мою, разумеется. Ну не спи.
– Я не сплю. Бог любит троицу.
– Устаревшая информация. Без четырех углов изба не стоит.
– Что? – я приоткрыл глаз. – Это когда ты был женат в третий?
– Там еще, – почесался Виталик. – Занес бес на Пелопоннес. По глупости, в общем-то. По большой греко-православной любви и мечте по тихому семейному очагу под оливами. А она сказала «а риведерчи» и уехала с одним итальяшкой. Знаешь, даже ведь стыдно. Я-то думал, крутой мужик, мафиозо-каморро из «Козы ностры». А тот оказался каким-то учителем из детской колонии под Миланом. Ихний Макаренко. Видел я этого Макаренко! Каналио Бестолоччи.
– Как?
– Педагог одним словом. Неделю назад моя греко-православная прислала их церковный развод. У них, ты запомни, церковь не отделена от государства. Как в Израиле, знаешь, я узнавал. Но сейчас это не пройдет. Я больше не хочу узаконивать отношения через Бога. Лучше наш старый добрый советский ЗАГС.
– Я ее знаю?
– Боюсь, что… – Виталик томно потупил глазки. Он весь истекал какой-то сладкой притворностью. Казалось, сейчас засунет ладони между колен и начнет качаться из стороны в сторону. – Но ты же на ней не женился. Короче, это Анджела…
– Ш-то?!
Я, очевидно, неплохо взлетел, потому что мысленно попрощался с моей новой костной мозолью, а Виталик уже вскочил и ржал надо мной во весь голос.
– Анд-д-д-д-д-жела! Анд-д-д-д-жела! – в зубной чечетке он скалил зубы, радостно гоготал и снова щелкал зубами, и чуть не прыгал от удовольствия. – Д-д-д-д!
На соседней кровати вспыхнула паника, задергались струны, запрыгали гири. Впрочем, когда вошла медсестра, Виталик уже был сама смиренность – как бдящий архиепископ у одра папы римского, руки на животе. Какое-то время ушло на судебное следствие, прения сторон, последнее слово, потом нам дали условный срок – не больше пяти минут.
– Анджела Гуцко. Да ты ее знаешь, из «Новостей». В нашем журнале теперь работает. – Он опустил глаза и показал сквозь пол.
– Тьфу! Так это она там внизу сидит? А чего не ведешь сюда?
Он патетически вскинул голову и одними губами сказал: «Хрен тебе!»
«Больно нужно», – подумал я, однако, вслух произнес одни слова одобрения:
– Отлично, Виталя. Я всегда считал, что самый счастливый брак – это брак Синей бороды с Синим чулком.
Он парировал:
– Кстати, твоя Анжела передает тебе привет и прости. Уезжает к своей сестре в Австрию.
– Ангелина.
Я часто вспоминал Гелю. Правда, не саму по себе, а все более связи с Ольгой. Между ними появлялась какая-то непонятная общность. Словно я намагничивал их, словно наводил общее магнитное поле, из-за этого в речи Ольги и в ее поведении иногда проскальзывали совсем мистические моменты. Все казалось жутко знакомым…
– Нет, – словно оспаривая мое ощущение, заговорил вдруг Виталик. – Двух похожих жен не бывает. Забота заботе рознь. Олька-то приносит тебе? – И вспомнив о пакете с гостинцами, он поставил его себе на колени. – Хватает еды-то?
– Есть.
– А насчет этого? – он приложил большой палец к горлу.
– Вон стоит, – я кивнул на столик, на котором стоял стакан с яичною скорлупой, пропущенной через кофемолку. – Будешь?
Конец ознакомительного фрагмента.
